В. А. КОЖЕВНИКОВУ

2 апреля 1896. Воронеж

Глубокоуважаемый Владимир Александрович!

Если будете в Музее, узнайте, пожалуйста, прислал ли Матвеев рисунок памятника и фотографический снимок картины¹, как он обещал, и какое употребление из них и особенно из первого сделали^*. Еще в Москве я получил письмо от Матвеева², которое, кажется, Вам показывал и на которое не успел тогда ответить; а теперь, не зная ни адреса, ни имени, ни отчества Матвеева, я лишен уже возможности сделать это, а потому и прошу Вас не отказать мне сообщить Матвееву, что, по моему мнению, он напрасно оправдывается в том, что Киселев³ на его картине остается с покрытою головою. Если относительно самого Киселева, относительно данного случая это неверно, то смотря на Киселева как на представителя русской интеллигенции, не тогдашней только, но и настоящей — что гораздо важнее, — как это указано и в Вашей статье, — должно признать, что другого отношения от него к поклонению, возданному Кремлю, и быть не могло. В своем письме Матвеев говорит, что Киселев остался в шляпе по ходу действия между королем и его сыновьями; когда же они, все трое, стали на колена, то и Киселев обнажил бы голову, как и всякий другой на его месте. Киселев, конечно, так и поступил бы, как говорит Матвеев, но этого нельзя сказать о всяком другом, что и будет, надо полагать, доказано по меньшей мере невниманием, с которым, по всей вероятности, публика отнесется к картине Матвеева... А если бы на выставку допускались в шляпах, то можно с уверенностью сказать, что никто из интеллигентной публики не снял бы шляпы пред картиною поруганного Кремля и поклоняющихся ему чужеземных королей, даже и те, которые пожелали бы снять шляпы свои, и им ложный стыд помешал бы исполнить это желание^**.

Посылаем Вам Величание Пасхи в новом виде⁴. Мы не считаем эту редакцию последнею, законченною... Вы сами легко заметите, что в этой новой редакции форма принесена в жертву содержанию, выражение пожертвовано смыслу, философия, если можно так сказать, преобладает над поэзиею; поэтому и просим, что можно — изменить, что нужно — прибавить, а иное и исключить, чтобы это «Величание» хотя несколько приблизилось к тому, что можно назвать программою для будущего, как Вы выразились в Вашем письме от 26 марта⁵; а вместе чтобы и форма была приведена в соответствие с содержанием, выражение со смыслом. Если бы это «Величание» можно было выразить и в формах светской поэзии, то существование в двух видах даже увеличило бы значение величания. Очень жаль, что нельзя прочитать это величание многим, которые могли бы принять участие в создании Величания, так как желательно, чтобы произведение это было бы коллективным. Впрочем, и теперь не только по форме, но и по содержанию оно никак не может быть названо произведением личным.

Величание, или похвала, Пасхе

11. Пасха красная, прах и тлен в благолепие нетления облекающая, плач и рыдание в веселие вечное прелагающая!

Возвращаясь к началу письма, считаю нужным заметить, что в том же хамитизме, в раболепстве либералов заключается причина и того, почему картина Матвеева не будет обращена в памятник. Если бы даже Матвеев потерпел полную неудачу с своею картиною, постарайтесь внушить ему, что, несмотря на неудачу, ему нужно нарисовать картину в большом виде, потому что только в большом виде эта картина может иметь значение; а главное, чтобы он смело, в видах усиления впечатления, нарушил законы перспективы, нарисовав тень вышки, дабы показать, что это совершенно невероятное для нас событие происходит именно в Москве, на месте, всем известном.

Не переписываетесь ли Вы с Сергеем Петровичем Бартеневым; какого он мнения о духовной опере «Христос», и не возмущает ли его исключение из оперы Воскресения и не настолько ли он возмущен этим, чтобы самому дополнить это опущение?!..⁶

Поклонитесь от меня Юрию Петровичу с супругою⁷ и их чадцами.

Обнимаю Вас, дорогой и глубокоуважаемый Владимир Александрович, и остаюсь искренно любящий Н. Федоров.

2 апреля 1896 г.