В. А. КОЖЕВНИКОВУ

Между 26 и 30 июня 1900. Подольск

Спешу, дорогой и глубокоуважаемый Владимир Александрович, послать разбор X-и заповедей Венского Синая¹, написанный в тот же день, как они получены. Благодарю Вас и Марию Григорьевну за Пасхальные Вопросы². Письмо от 23 июня Вы, конечно, уже получили.

Не могу не сказать нескольких слов о новых заповедях. Вместо X точных и определенных заповедей, непониманием коих, напр<имер>, «Не убий, не лишай Жизни», оправдываться нельзя, ставятся 10-ть загадок, неизвестных величин, 10-ть x, y, одно другого неопределеннее и темней: добро, зло, человечность, или заповеди человеческие, законы природы, или естественность (этим словом, которое так же ясно, как человечность, необходимо пополнить этот сборник неопределенных слов), дело и объединение на какое-то дело. Эти неопределенные слова легко заменить словами всем понятными и известными. Все живущие, не исключая Вейса, знают себя сынами неумерших или умерших отцов, т. е. всех отцов. Слово «смертный» мы оставляем философии, как отживающему знанию без дела. Все также знают и в нас и вне нас силу, которая, рождая, умерщвляет, т. е. жизнь и смерть. Капитальнейший недостаток заповедей Вейса состоит в том, что они относятся к людям, взятым в отдельности, а не в совокупности. Если и позволительно обращаться к людям в отдельности, то только для осуждения этой отдельности или розни. Итак: I и II <заповеди,> — Люби добро^* и добрых и не питай ненависти к злым, — значат люби жизнь и всех живущих, т. е. объединение всех живущих поставь первою заповедью. Для чего нужно объединение? Чтобы ненавидеть зло, т. е. смерть. Ненавидеть смерть — значит любить всех умерших, любить не словом, а делом. Итак, если мы не хотим вносить личного своего произвола в дело нравственности, то первые две заповеди будут объединением живущих, или сынов, для возвращения жизни умершим, или отцам. При таком толковании заповеди и человек получил бы смысл; но откуда возьмется этот смысл, если не из 1-ой заповеди не Вейса, а Моисея? 3 и 4 заповеди говорят о животности и человечности, выказывая решительное неумение отличить их. Не презирай животноподобного человека — значит, г-н законодатель, не презирай самого себя, ибо пока в истинном человеке останется что-либо даровое, рожденное, а не обратится в трудовое, пока рождение не обратится в воссозидание, до тех пор человек останется животноподобным человеком. V-я заповедь касается лишь высокопоставленных, которым рекомендуется (снисхождение или даже) возвышение низкопоставленных. Нужно сказать творцу этих заповедей, что все эти глупости, низко- и высокопоставленность, имеют значение лишь при забвении смерти, при отсутствии настоящего общего дела, словом, при безнравственности.

VI и VII заповеди исключают одна другую. Если богатые станут на место бедных, то они отдадут им свои богатства, если заповедь эта имеет в виду дело, а не мысль. Если же бедные станут на место богатых, то откажутся от богатства. Эти заповеди исчезнут сами собою при осуществлении первых двух. VIII запов<едь>, по-видимому, делает убийцами всех, кто не состоит в свите г-на Вейса? IX же не заповедь, а пророчество: «Придет время...», а следовало бы сказать: объединения всех в труде познания и обращения сле<пой силы...> X-ую, очистив от неопределенности, нужно бы сделать первою. Объединение есть, конечно, плагиат из Евангелия: «Шедше, научите». Но в светском научении нет того, что должно быть сказано всюду, где будет проповедано Евангелие, не сказано о женщине, которая драгоценное миро употребила не на бедных, но и не для привлечения самцов, а на погребение, которое стало воскресением, а Иуда ставил вопрос о бедности...³ И в Пасхальных вопросах забыто об этой женщине, что очень повредило этим вопросам, как постараюсь показать в следующем письме.

Свидетельствую мое глубочайшее почтение и благодарность Марии Григорьевне и всем Вашим.

Искренно и сердечно преданный

Н. Федоров.