В. А. КОЖЕВНИКОВУ

3 июля 1900. Подольск

Дорогой и глубокоуважаемый и любвеобильный Владимир Александрович.

Хозяин мой, находясь несколько лет без места, просит Вас, не можете ли Вы доставить ему какое-нибудь место? Человек он способный, трезвый.

Эпиграфы и комментарии¹ ждут Вас в Подольске, а еще больше я сам жду Вас, хотя бы без эпиграфов, которые Вы — если вспомните — хотели приискать, находя эту работу даже приятною. В настоящем письме я не буду говорить о Китае, который по-детски чтит прах предков, и о Европе, которая по-ребячески боготворит золото, а наполню это письмо выписками из Чехова, которого читал я очень мало, и особенно из Горького, которого я совсем не читал, а Вы хорошо знакомы с тем и другим. Выписки взяты из статьи Протопопова «Беллетристы новейшей формации»². Вместо международного Китайско-Европейского вопроса о прахе и золоте у Чехова можно взять вопрос о богатстве и смерти; в рассказе «Сапожник (вместо профессора) и нечистая сила (вместо Мефистофеля)» — говорится: «Теперь ему казалось, что богатым и бедным одинаково дурно... в общем всех ждет одно и то же, одна могила, и в жизни нет ничего такого, за что бы можно было отдать нечистому хотя бы малую часть души»³. Остается узнать, чтоâ Чехов разумеет под «душой»; т. е. вопросом о богатстве и бедности заниматься не стоит, а чем нужно заниматься, вероятно, Чехов не говорит? Читали ли Вы этот рассказ? У Горького ставится вопрос уже не о богатстве и смерти, а о добродетели и смерти, и если эта добродетель — не воскрешение (т. е. <если> смерть сильнее добродетели), то издевательство Горького над нею вполне основательно⁴. Воскрешение, как добродетель, не награда, а соединение с нравственной силою силы умственной и живой художественной мощи. Лишить добродетель силы воскрешающей, оживляющей — значит лишить ее силы умственной, признать, что Бог создал существа ограниченные, создал дураков. Как ни противны мне наши нитчеанцы, но они в тысячу тысяч раз лучше всех западников и славянофилов, начиная от Белинского, Хомякова, Ап. Григорьева до Михайловс<кого>, Протопопова, Волынского, Киреева⁵. «Смена поколений — процесс естественный и разумный», — говорит простодушный Протопопов⁶, быть может, не замечая, что делается панегиристом смерти. Как ни живи, а все умрешь, — как бы отвечает Горький и во имя этого убеждения, т. е. смены-то поколений, обращается к юродивому (очень вероятно, к Толстому): «Зачем ты, брат, скандалишь?.. — Стремлюсь к самоусовершенствованию. — Чего же, мол, ради?.. — Как так, чего ради? В совершенствовании человека — смысл жизни». — Ну, я этого не понимаю. Вот в совершенствовании дерева смысл ясен... его употребят на оглоблю, на гроб»⁷... или вот еще: «Ну, будет у него белая хата, а из меня лопух будет расти^*, — ну а дальше». (Тургенев, вложив эту фразу в уста Базарова, думал вконец уничтожить все молодое поколение, которое, по всей вероятности, этого и не говорило в 60-ых годах, а вот чрез 50 лет эта фраза получила, наконец, должную оценку.) «Умнее этих слов никогда и ничего не было сказано»⁸. И это, не фраза, а искреннее слово было еще противопоставлено фразе, действительно уже фразе, Белинского, фразе пошлой и ограниченной: «Я не хочу счастия и даром, если не буду спокоен за каждого из своих братий по крови». — «Глупее этих слов никогда ничего не было сказано»⁹, — говорит какой-то нитчеанец. Судя по статье Протопопова, появление партии наших нитчеанцев составило новую эпоху. Она напугала, сблизила все прежние партии, как ни велика была вражда между ними. Протопопов признает свое родство с семиде<сятниками>, шестидесятниками, с людьми сороковых годов, и не только с западниками, но и с славянофилами...

Мне нужно знать, какая разница между нашими нитчеанцами и западными? Мне кажется, что у Горького гораздо сильнее отвращение к действительному злу (смерти), чем любовь к мнимому благу (власти и богатству). Потому в первом эпиграфе нужно, мне кажется, сделать такое изменение: «Пока будет смерть, будут униженные и обиженные». Следовательно, настоящее, коренное зло не там еще, как оно ни велико, «Где (хотя) трудно, (но еще) дышится» и «Где горе (еще) слышится»¹⁰, а там, где совсем не дышится и где горе уже не слышится: умершие — это уже самые униженные и оскорбленные смертельно. Здесь не кончается вопрос, а только начинается. «Иди к униженным, Иди к обиженным» — чье это стихотворение? Протопопов называет его первою заповедью, которою держались все поколения, начиная от людей 40 годов до него, Протопопова, включительно. Нитчеанцы, сокрушается Протопопов, уничтожают заповедь и не сменяют, а упраздняют и Протопопова, и всех его предшественников. 50 лет господствовали эти нахалы и наглецы, у которых под любовью к бедным таилась ненависть к богатым и неутолимая жажда к богатству. Неумолимые враги своих противников, они, казалось, достигли полного торжества. «Русский Вестник» погиб, «Русское Обозрение» — тоже. Но вот являются новые враги, которые заставляют победителей испытать, пережить все прелести прогресса, который они так прославляли. Можно ли и Европейско-Китайский вопрос и вопросы Нитчеанские считать началом вопроса о смерти и богатстве, о смерти и добродетели, о смерти и знании... Чтобы спасти добродетель, нужно Критику практического разума признать Суеверием практического разума... Это не м<ожет> б<ыть> предметом письма.

Свидетельствую мое глубочайшее почтение Марии Григорьевне и всем Вашим.

Искренно и сердечно преданный Н. Федоров.

3 июля 1900