* * *

Две мечты: немецкая и славянская.
Оно (Мое Я) всегда свободно:
Цепи — заблужденье!
Весь мир — моей души великой (!) порожденье, —
говорит немецкая спесь, смешная, жалкая, бездушная.
Славянская — горькими утратами вызванное стремление
к добродетели воскрешения¹²¹.

Мечта дать благополучие не всему лишь живущему, но <и> всем умершим, страданиями доведенным до смерти. Мечта дать власть умерщвленным поколениям над умертвившею их силою. Эта мечта вызвана тягостью зависимости от чудовищной бездушной силы и горечью утрат.

Но что значит наша славянская, глубоко нравственная мечта, вызванная сознанием своего сиротства, своей зависимости от чудовищной слепой силы вселенной, [мечта] обратить господствующую над нами слепую силу в силу, правимую союзом воскрешенных поколений, считая себя орудиями благого Существа, — что значит такая сердобольная мечта пред немецким наглым и комичным признанием своего рабства за господство (какова проницательность!), признанием себя творцом мира... «Небеса и воды — создания людей, их внутренней^* свободы»^**, — так говорит француз (Гюйо), не понявший немца, который знает только <свое> Я, а других людей считает призраками, созданными Я.

Цепи — заблужденье.
Весь мир — моей души великой порожденье
(Весь мир — моего великого нахальства порожденье.)
Наша [же мечта] — страждущей души порожденье.

Этот мир (небеса и воды), который француз считает созданием людей — их внутренней свободы ([при этом, повторим,] он не понял немца), а немец весь мир считает своей великой души порожденьем, — славянин этот мир считает отцеубийственным.

Признавая себя орудием благого Творца, мы приходим к мысли дать чудовищу, убивающему отцов руками сынов, отеческий лик, т. е. убитым дать власть над источником всех убийств.

К самому высшему сознанию своего не(?)достоинства нужно отнести признание себя творцом, отрицание действительного рабства и признание мнимого творчества. На чистом разуме, который последовательно признал себя творцом, и держится гордая фарисейская нравственность, противоположная не саддукейской, а смиренной мытарской, признающей лишь воссоздание, признающей труд. Эта <первая, фарисейская,> нравственность и есть университетская, ученая.

С. 149 - 150